Сначала докладчик отметил, что заявленная им тема представляется актуальной для данного семинара «Проблемы поэтического языка», во-первых, потому, что его организатор, Наталья Александровна Фатеева, и другие участники семинара много и детально исследовали проблему интертекстуальности и саму по себе, и как инструмент для изучения творчества отдельного автора – скажем, Бориса Пастернака – как «единого текста». Во-вторых, потому, что через год Центр междисциплинарных исследований художественного текста планирует провести большую конференцию, во многом посвященную проблематики интертекстуальности, контекстно-подтекстных связей. Ну и, в-третьих, потому, что более 40 лет назад, когда сектором лингвопоэтики руководил Виктор Давыдович Левин, в стенах Института читались доклады, посвященные этой проблематике, в частности, доклады А. К. Жолковского, Ю. И. Левина и других разработчиков этой проблемы.

Обращаясь к истории лингвопоэтики, Фрейдин напомнил, что мотивный анализ текстов, разработанный Р. О. Якобсоном (которому также случалось выступать в стенах Института) стал важной частью разрабатываемой тогда Ю. К. Щегловым (увы, недавно скончавшимся) и А. К. Жолковским модели «Тема-Текст» (точнее: «Поэтический мир автора (ПМ) – Приёмы выразительности (ПВ) – Тема – Текст»), преемственной к разработанной Ю. Д. Апресяном (тогда, до длительного и огорчительного, если не сказать резче, перерыва ещё работавшим в Институте) совместно с ещё не вынужденными покинуть страну Жолковским и Мельчуком модели «Смысл – Текст».

Преемственность модели Жолковского и Щеглова «Тема-Текст» к модели Апресяна, Мельчука и Жолковского «Смысл-Текст» представляется хорошим примером продуктивного взаимодействия лингвистического и литературоведческого подходов, т. е. соответствует нынешнему этапу работы Отдела, сотрудники которого разрабатывают основы лингвистической поэтики.

К сожалению, с изгнанием из Института значительной группы сотрудников, в том числе и Ю. Д. Апресяна, и В. Д. Левина, последний утратил возможность организовывать в секторе доклады А. К. Жолковского, Ю. И. Левина и других исследователей, в результате чего и сформировался известный семинар Жолковского, проходивший у него в доме на Пречистенке (тогда ещё Метростроевской) с участием М. Л. Гаспарова, С. И. Гиндина, Ю. К. Щеглова, Е. М. Мелетинского, И. М. Семенко, Вяч. Вс. Иванова, Г. А. Левинтона и многих других. На семинаре выступали с докладами, в частности, собеседники, ученики и последователи К. Ф. Тарановского – Левин, Левинтон, Генрик Баран и др. – с конкретными приложениями контекстно-подтекстного метода к анализу поэтических произведений.

Далее Фрейдин сказал, что сопоставление текстов с целью их лучшего понимания – филологического, лингвистического, – по-видимому столь же древний приём, как само понимание, и уж во всяком случае не младше лингвистики и литературоведения как не столько научных дисциплин, сколько практических навыков. Докладчик вспомнил, что М. Л. Гаспаров в устных беседах с ним не раз подчеркивал, что традиционный античный комментарий обязательно включал указания на явные и, по возможности, на скрытые цитаты в комментируемом произведении. В этом легко убедиться, взглянув, например, на многослойный комментарий к Данту, где указания на подобные цитаты становятся способом раскрытия смысла произведения.

Такой метод, являющийся частью филологического комментирования, вовсе не был забыт в новое и новейшее время, однако несколько отступил в тень – видимо, под влиянием повышенного интереса сначала к биографическим мотивам автора («психологический метод»), затем к историческому и социальному комментарию («социологический метод»). В результате, когда Ходасевич стал писать о «поэтическом хозяйстве» Пушкина, т. е., как мы сказали бы сейчас, о его контекстной системе, он остался не столько непонятым, сколько незамеченным. То же, по мнению Фрейдина, произошло с Пумпянским, говорившим в применении к Тютчеву о «поэтическом источниковедении» (первый альманах «Урания»).

Можно сказать, что тогда время ещё не пришло, не возникла осознанная научная потребность. Разработанный Якобсоном мотивный анализ способствовал её формированию, и Кирилл Федорович Тарановский, работавший в тесном научном и дружеском общении с Якобсоном, чутко уловил эту потребность. Первой, пробной работой, открывающий мандельштамоведческий цикл статей Тарановского, стала статья «Пчелы и осы в поэзии Мандельштама: К вопросу о влиянии Вячеслава Иванова на Мандельштама», опубликованная в 1967 г. в сборнике в честь Романа Якобсона. Обобщение подхода пришло не сразу и было сделано Тарановским в статье «О замкнутой и открытой интерпретации поэтических текстов», опубликованной в 1973 г. в американском приложении к трудам 17-го конгресса славистов.

Фрейдин подчеркнул, что книга статей Тарановского «О поэзии и поэтике», включавшая и классические стиховедческие работы, и разборы стихотворений Мандельштама и других поэтов, вышла у нас в России с большим опозданием, спустя восемь лет после смерти автора, в 2000 г. Он отметил, что издание могло и вовсе не состояться, если бы не длительные и упорные усилия М. Л. Гаспарова, ещё не так давно руководившего Отделом стилистики и языка художественной литературы. Собственно, сейчас, столько десятилетий спустя после введения Тарановским понятий «контекста» и «подтекста» для семантической интерпретации поэтических произведений, после разработки Ю. Кристевой и И. Смирновым методов интертекстуального анализа, сам подход кажется вполне обыденным, почти тривиальным.

Однако вначале это было не так, и переход от «замкнутой», восходящей к Тынянову интерпретации текста – к «открытой», восходящей к мотивному анализу Якобсона, был тогда и нов, и актуален, и выводил за рамки знаменитой статьи самого же Романа Осиповича о «Грамматике поэзии и поэзии грамматики». Характерно, что контекстно-подтекстный подход, сводившийся, по сути, к обычному приёму расширения контекста для уточнения смысла, но явно обогащавший этот приём и дававший ему более строгий инструментарий, — не отменял «замкнутой» интерпретации, а дополнял её. Для Кирилла Фёдоровича в пору формирования подхода даже сама терминология представляла определенные трудности. Первоначально термины были даны по-английски, как «context» (подразумевалось расширение контекста с использованием произведений всё того же анализируемого автора) и «subtext» (расширение за счет текстов других авторов).

Транслитерировать термин «context» по-русски было несложно, привычно и соответствовало сути дела. При той же сути сложность возникла при передаче термина «subtext». Простая транслитерация не устраивала Тарановского. Известна его переписка по этому поводу с Ю. И. Левиным. Остановились на русском слове «подтекст», хотя оно уже и было терминологически «занято» системой К. Станиславского, где означало совсем другое (рассказ Акутагавы «Носовой платок»). Постепенно от этого значения удалось отойти, но, видимо, какой-то оттенок остался.

В дальнейшем, сказал Фрейдин, как часто бывает, поиск смыслообразующих контекстов и подтекстов стал нередко вырождаться в нанизывание цитат – явных и скрытых. Нередко забывалась поучительная фраза В. К. Шилейко о том, что совпадения могут встречаться столь же часто, сколь и заимствования. Предположение о том, что метод стал формироваться, когда в нём появилась осознанная филологическая потребность, подтверждает, на наш взгляд, то обстоятельство, что к 60-м годам ХХ века, т. е. тогда, когда К. Ф. Тарановский начал писать труды о контекстах и подтекстах, в русской поэзии (преимущественно – самиздатской) возникло и стало доминировать филологическое направление. Многие самиздатские поэты занимались филологией самостоятельно, многие кончали филологические факультеты (нередко потому, что в Литинститут их бы просто не приняли из-за «неприемлемого содержания» их творчества – либо, по тем же причинам, они бы там не удержались).

Докладчик привел примеры «филологической поэзии», в первую очередь, упомянув Наталью Горбаневскую и ее стихотворение «Как ныне сбирается вещий Олег…» (1967). Десятилетия спустя молодые тогда поэты (Кибиров, Гандлевский и другие) стали увлекаться центоном. Еще один показательный в этом отношении текст, по мнению Фрейдина, «Роняет лес всё то, что он роняет…» Евгения Бунимовича.

В заключение ученый сказал, что в последние два-три десятилетия откровенные, нередко иронически или каламбурно трансформированные, как у поэтов, цитаты стали активно проникать в журналистику, в рекламу… Иначе говоря, «почва» оказалась подготовленной не только в филологии, в литературоведении, но и в поэзии, и в более «низких» жанрах. Возможно, по его мнению, в отдалённых истоках подобной эволюции лежит, как это нередко бывало, технический прогресс: радио, кино и ТВ с их потребностью в сценариях-переложениях, римейках, сиквелах – резко повысили «уровень цитатности», и филологи на это чувствительно отреагировали.