Он отметил, что художественная словесность реализует те возможности языковой системы, которые еще не стали нормой, и одна из задач лингвистики – закреплять эту возможность в языке, тем самым увеличивая его выразительные средства и регулярность его словообразовательных и грамматических моделей. Например, выражения «шумящее Богу дитя» (Г. Айги) и «думает коту» (Е.Шварц) могут раздвинуть парадигму беспредложного дательного падежа, сферу его сочетаемости с глаголами (это так называемый «глубинный, или обобщенный» дательный: шуметь, думать, грустить, жить, умирать, любить кому–либо). По мнению докладчика, лингвист находит в конкретных речевых актах поэзии те сдвиги и преобразования наличных моделей, которые могут послужить грамматическому развитию языка в целом. Он напомнил, что еще в 1923 г. Г.О.Винокур подчеркивал «значение футуристской поэзии для массового языкового строительства, задача которого, на известной ступени общего культурно-технического совершенства, неизбежно станет перед человечеством. Понятен поэтому взаимный интерес, связывающий лингвистов с поэтами-футуристами». Лингвист работает с конкретной языковой аномалией – и путем теоретических обобщений и гипотез возводит ее в языковую норму, действие которой он демонстрирует на речевых примерах, позволяющих убедить хотя бы часть языкового сообщества в эффективности новой модели. В этом смысле языковед становится, по выражению В. Хлебникова, «языководом», т.е. вслед за поэтом, творчески обновляющим речь, пытается творчески обновить сам язык. Если писатель – открыватель новых путей речи, продолжил далее М.Н. Эпштейн, то именно языковеду-языководу дано обобщить эту практику «конструктивных аномалий» в художественном тексте до возможных сдвигов в целостной системе языка, осмыслить исключение как зародыш нового правила. Такую лингвистику можно назвать уже не дескриптивной, а проективной, поскольку она не описывает наличный язык, а проектирует будущее языка на основе его творческих преобразований в художественных текстах.